отшатывается в непонимании, хмурится, на ходу, на рефлексах доставая пистолет, прикрывая его краем куртки, чтобы нормальные люди не беспокоились. и так хватает таращихся людей, которые все больше напоминают о задании и о лишних свидетелях. такого поворота событий она не ожидает, досадливо морщится, ощущая, как ситуация выходят из под ее контроля: и как теперь его убить незаметно? но мозг уже во всю работает, обрабатывая факты, сопоставляет события и... и вспоминает, что она работает не в своем мире. в ее мире о ее существовании только подозревают по кровавым полосам оставленными пытающимися сбежать. порой вспоминаю даже первые полосы газет, но все равно вдовы остаются тайной на уровне слухов и страшилок для нехороших парней.

ей не положено замирать в недоумении, но сдерживается от удара коленом в лицо, а потом и в подбородок крепким ботинком. она умеет сочинять истории — после. она в этом мире никто и она может напеть любую историю. она может активизировать камень в любой момент и испариться, как утренний туман над прохладной водой Дуная. чужая боль оплетает сетями, удерживает от перекидывания указательного пальца на железо курка. ебанные остатки веры той, для кого готовы все бесчисленные котлы ада и все семь кругов. сжимает рукоятку так сильно, что короткие ногти впиваются в кожу, болью отрезвляя рассудок. рассматривает чужое лицо, находя все больше сходства с предоставленными ей фотографиями и ощущает укол недоумения — неужели это правда ее жертва? ей не положено задавать вопросов, не положено проявлять любопытства. ей сказали «надо», «вперед», «убей» и она движется по указанной дороге. но как не  недоумеваеть — она лучшая и вот она тут. насмешка? намек что пора подбирать надгробный камень, который никогда не будет установлен? сомнения разрушают.

преследовали ли ее души, убитых ею? нет, Наташа засыпала каждую ночь и не видела снов, ни об убитых, ни о своей прошлой жизни. в Наташе не живет сожаления — не о чем жалеть. даже себя жалеть она не умеет, не говоря о других — этому ее отучили еще в далеком детстве, которое она почти не помнила. единственное выбивающееся из этого «почти» — красная лента, которую Наташа хранит в потайном кармане куртки. эта лента все, что ей осталось из прошлого, в котором у нее была семья, был дом, было детство. но ничего из этого не сохранилось в памяти, вытесненное изнуряющими тренировками, которые однажды сделают из нее идеальную убийцу. такую уж идеальную? достаточно, чтобы разменять восьмой десяток, обзаведясь только парой шрамов и она помнила историю каждого из них, ведь каждый из них — свидетельство ее не_идеальности.

а еще свечи... в долгие зимние вечера они всегда зажигали свечи на окнах. кто были эти призрачные — они? память та еще сволочь — дразнит обрывками, мелкими отблесками в витражах, голосами на грани слышимости и промелькивает коротким шлейфом падающей звезды — никогда не успеваешь загадать желание. и Наташа снова сдается, не в силах вспомнить, не в силах поймать ускользающее чувство чего-то важного. чего-то теплого. кому скажешь — засмеет. ну куда ей, убийце со стажем, что-то свое? ну какое ей могло достаться светлое прошлое?  все эти ленточки, свечи, гул голосов... они только мешают, только отвлекают. у нее нет времени предаваться сантиментам, но все равно касается рукой кармана, где спрятана красная ленточка. она всего лишь оружие в чужих руках. должно ли это ее трогать? должно ли от этого что-то отзываться внутри? нет. не должно. и она движется вперед, не оборачиваясь к прошлому — там нет ничего привлекательного, только гора трупов. только смазанные образы таких же вдов, как она. Наташа больше не заводит дружбу ни с кем, ведь все к кому она ощущала симпатию, все они умерли, так и не вернувшись с заданий. хватит разбивать сердце на все меньше и меньшие кусочки.

шаг назад. выпутывается из чужих рук, косится в недоверии — и вот его ей поручено убить? глупости. для этой работы могли отправить кого угодно другого. Наташа позволяет себе усомниться в своей памяти. в своей и д е а л ь н о й памяти на лица. ей не приходится запоминать имена, им нет конца, важны только лица. она выпутывается, чтобы не произнеся ни слова развернуться спиной, затылком ощущая взгляд. чужой взгляд не похожий на другие — прицел она научилась чувствовать давно. иначе никак. иначе она бы не спешила на свежий воздух по черно-белой клетке мрамора базилики. запах ладана вдруг стал удушающим, а взгляды святых — осуждающим. словно своими мыслями она разочаровала их еще больше. все происходящие казалось Наташе дурным сном, в котором вопрос невыносимо зудел в мозгу — если существуют другие миры, то почему не может существовать другой Наташи? но эта мысль слишком странная и иррациональная для той, кто привыкла видеть мир в четких черно-красных цветах, между учебными блоками «красной комнаты» и очередным убийством. все просто и понятно, не вызывает лишних вопросов. но сейчас... она встряхивает головой, прогоняя наваждение, прогоняя мерзкое ощущение неправильности происходящего.

— вы обознались, — бросает через плечо, спеша к свету, к солнцу за толстыми стенами. вся обращенная в слух, движется вперед, напряжением спины выдавая свою настороженность, выдавая что отчаянно прислушивается к звукам позади. жаль, что из цинизма, равнодушия и колкости не создать настоящей брони, способной защитить от любых ударов в спину — ее была бы с целую жизнь. жаль, что вместе с вечности ей не подарили бессмертия. но ученые постоянно прятались за тяжелыми железным дверьми лабораторий — ни подслушать, ни подсмотреть, что они готовят следующим. Наташа уже слишком далеко ушла и слишком много достигла, чтобы над ней ставили эксперименты — быть лучшей имеет собственные привилегии. она никогда не говорит, даже шепотом, о том, что происходило с ней там. в глубоком молчании разминая новые пуанты, с треском придавая им больше гибкости, Наташа думает, что однажды, когда-нибудь, она скомпрометирует собственную смерть, вырвется из этого круговорота красного в ее жизни. мысли не имеющие под собой ни капли реальности, просто глупая фантазия. затягивает ленты на лодыжках и забывается в звуках музыки пока разминается, вытесняет весь корпус вдов из своей головы, вычерчивая очередной ан турнан. и совсем не нужно проводов, чтобы она перестала примеряться к своему положению, к своей жизни — достаточно дать ей насладиться слаженным движением тела.

на секунду морщится от яркого света, но всего на секунду, больше она себе не позволить не может — привычно осматривает прохожих, крыши, окна... есть вещи, которые уже слишком глубоки, перешедшие в естественный рефлекс. солнце пригревает уже совсем не по весеннему — там откуда она прибыла еще лежал снег — и запах цветущих каштанов дурманит голову, заставляет улыбнуться неизвестно чему. мгновение и она простая девушка стоящая на широких мраморных ступеней, решающая куда отправиться дальше. но вместо того, чтобы спуститься вниз и затеряться в толпе отходит за угол церкви, выдыхает и только спустя минуту позволяет себе выглянуть из прохладной тени. сделать быстрый выстрел в затылок спускающегося на главную площадь? пройти следом, пока не окажутся в плотной толпе? проследить где он живет и наведаться ночью? и каждый из вариантов спотыкается о мысль, что он знал как ее зовут. загадка, на которую тревожный ум Наташи не мог найти ответа. какую тайну она упускает? медленно дышит, восстанавливает ровных ход мыслей, снова избавившись от частой ряби чего-то человечного.